В каком возрасте ты поняла, что между отцом и матерью не было ничего? Это скорее был час, когда я поняла — было время. И каждое имя похоже на звук отбоя. На будильнике Twenty One Pilots: полет. О человеке можно судить по культуре его засыпания. Глаза, открытые, как двери нато, берут начало в Бейруте.
Что-то упало замертво, как будто лестница, по которой спускался свет, обрушилась под весом его источника. Звук похожий.
Когда я читаю, у меня в голове звучат не слова, а шуршит, как будто бы кто-то поджег муравейник в лесу. Прежде чем выебать себя этим предметом, подумай, что будет, если он в тебе разобьется. Это изменит тебя изнутри навсегда.
Я с этим хуем играю в гляделки. Он говорит: твои глаза острые, но я буду острее. Когда я закрываю глаза, то они похожи на газовые горелки, которые забыли поджечь. Газовые глаза твои, господи, заебали. Отнеси меня к мелким приматам. Отнеси к муравьям. Никогда это слишком много. У меня все еще все.
Мальчик, если ты не пидор, девочка, если ты не пидор, постели мне пожалуйста жесткую простынь. Оставь полежать. Поколение твиттера помнит твиттер я помню черное мыло оно до сих пор лежит на подоконнике моей памяти окно до сих пор тусклое от кипятка которым я выцвела кожу.
Я готова к белому белому свету готова оттирать свет до крови со штор и кровати, стола и предметов. Говорят и так далее — но все, что далее, уже было раньше.
На улице темно, как у трупа внутри. Но внутри каждого будет темно. Глаза остывают после того, как на последний свет были потрачены последние силы. Человек перед лицом вечности. У вечности лицо человека. Это например, но пример заразителен: у пламени лицо человека. У лезвия лицо вечности.
Ты держишь комнату за ручку двери, как держат нож за рукоять ножа. Ты должен знать, что у всех, кто меня целовал, нет больше ни телефона, ни адреса, ни ВК, ни Фэйсбука, ни тела, ни органов. Тебе нечего опасаться кроме своего отражения в черной комнате тела.
Я не боюсь конца. Конец возвращает меня себе так же, как новобранец падает после выстрела из винтовки в небо. Между холодным и горячим оружием, я прохожу между тобой и мной по игле плохой связи. Она выныривает и ныряет, ныряет и выныривает, пока не теряется в складках сна. Я знаю, что в любой момент могу проснуться от боли.
Мои глаза — сухой лед коктейля — не тают.
Когда ты меняешь кожу, старая все еще чувствует. Это похоже на разницу поколений. Поколение твиттера помнит черное мыло и как зашивают. Жирное мыло памяти несмываемо с рук, как скипидаровый запах. Я не знала, что все мое детство было облито горючей жидкостью. Я не боюсь конца иглы, а боюсь ее длинного раскаленного добела тела. Отступаю назад от всего тела иглы. Перевод, как кусок переваренного мяса, отпадает от тулова языка.
Душа и сознание человека — восковые груша и яблоко. Чистейшее из искусств. Умираю от голода. На съемках Ивана Грозного керосин пропитал застолье запахом моего детства. Во время войны нет времени.
Ты не выдержишь минуты молчания. Ты кончишь раньше. Тебе нельзя пережаренных семечек, муравьиного бега, пещерного эха в трубке перед тем, как сорвется. Это все прерывает. Найдите того, кто отличает длительность от цикличности, эйэм от пиэм, биси от ада. Склейка тиктока, смазанная моторным маслом. И все-таки я порезалась о фейсбучную ленту. Поверхность моего тела проигнорирована этим движением. Мы возвращаемся домой так же, как кровь после удара о землю возвращается в тело. На будильнике Twenty Pilots. Я пропустила через себя дедлайн, и теперь,
опоздавшая домой,
вывернув наизнанку пододеяльник кожи,
освежевана свежестью впечатления
жду.
Выдыхай меня, пожалуйста, полностью
Со скоростью аспирина.