Дмитрий Нарат
Родился в 2002 году в Чебоксарах.
По образованию учитель русского и английского языков.
Начал публиковать стихи осознанно в текущем году:
первая подборка вышла в журнале «Художественное слово» (№57, май, 2025),
вторая - на "Полутонах".
Также участвовал в межрегиональном поэтическом конкурсе «ГолосА», посвященном 90-летию со дня рождения Геннадия Айги, по итогам которого вышел сборник работ его участников (издательство «Free Poetry», Чебоксары, 2024).
По образованию учитель русского и английского языков.
Начал публиковать стихи осознанно в текущем году:
первая подборка вышла в журнале «Художественное слово» (№57, май, 2025),
вторая - на "Полутонах".
Также участвовал в межрегиональном поэтическом конкурсе «ГолосА», посвященном 90-летию со дня рождения Геннадия Айги, по итогам которого вышел сборник работ его участников (издательство «Free Poetry», Чебоксары, 2024).
Осколки повсюду
Предисловие Валерия Горюнова:
Первое впечатление от стихотворений Дмитрия Нарата — «звуковые осколки». Кажется, что, помимо фраз, читаешь скрежет, рост кристаллов, удары, лязг, скрипы, хрусты. Сочетание, например, яблони и «хрисиппа» создаёт дополнительное звуковое переживание откусанного яблока. Эти ощущения делают стихи Дмитрия одновременно герметичными и открытыми разным (в том числе музыкальным) ассоциациям.
Фонетика удерживает образную карту, где могут сочетаться мотивы из греческой мифологии и «ушкуйники». Также звуки в соединении с образами навеивают атмосферу мифа без героя, иронии над словами («мошка драконья...» и т. д.), вещно-телесной фактурности («коленный фаянс – разбит»).
Последнее стихотворение в подборке выделяется на фоне остальных более мягкой партитурой при резких метаморфозах, что помогает найти ключ к остальным стихам: сквозь челюсти иронии («шутовской рот») сквозит небесная вода-кровь, неподвижная из-за ожидания. Внутри кокон бабочки, которую всё вокруг стремится пробудить. Бабочка выглядит музыкой среди окаменевшего, титанического, сукровичного. При этом юное, окружённое выверенным и грубым, не кажется хрупким, а может быть и всесильным, поскольку способно «размалевать поле», то есть начать творить реальность.
Это произведение помогает увидеть, что поэзия Дмитрия прорастает сквозь собственное тело, оставаясь внутри личных звучаний. Отсюда и напряжение между звуками и содержанием, тонкостью и грубостью, внешним и внутренним, выверенностью и хаосом. Постоянное колебание и есть творческий метод Нарата: несколько миров или их граней высекают художественную искру от соприкосновения/сопротивления друг другу.
Первое впечатление от стихотворений Дмитрия Нарата — «звуковые осколки». Кажется, что, помимо фраз, читаешь скрежет, рост кристаллов, удары, лязг, скрипы, хрусты. Сочетание, например, яблони и «хрисиппа» создаёт дополнительное звуковое переживание откусанного яблока. Эти ощущения делают стихи Дмитрия одновременно герметичными и открытыми разным (в том числе музыкальным) ассоциациям.
Фонетика удерживает образную карту, где могут сочетаться мотивы из греческой мифологии и «ушкуйники». Также звуки в соединении с образами навеивают атмосферу мифа без героя, иронии над словами («мошка драконья...» и т. д.), вещно-телесной фактурности («коленный фаянс – разбит»).
Последнее стихотворение в подборке выделяется на фоне остальных более мягкой партитурой при резких метаморфозах, что помогает найти ключ к остальным стихам: сквозь челюсти иронии («шутовской рот») сквозит небесная вода-кровь, неподвижная из-за ожидания. Внутри кокон бабочки, которую всё вокруг стремится пробудить. Бабочка выглядит музыкой среди окаменевшего, титанического, сукровичного. При этом юное, окружённое выверенным и грубым, не кажется хрупким, а может быть и всесильным, поскольку способно «размалевать поле», то есть начать творить реальность.
Это произведение помогает увидеть, что поэзия Дмитрия прорастает сквозь собственное тело, оставаясь внутри личных звучаний. Отсюда и напряжение между звуками и содержанием, тонкостью и грубостью, внешним и внутренним, выверенностью и хаосом. Постоянное колебание и есть творческий метод Нарата: несколько миров или их граней высекают художественную искру от соприкосновения/сопротивления друг другу.
***
всё неймётся свербящему благовонию,
будто яблоне, что ощенилась момент тому
в полотнище поля маков, кажется, —
так говорили ушкуйники, плывшие мимо
некогда: мол, бечевой присобачили да
ушли в гомерический хохот с щетиной рыжей —
ха-ха-а-а! где ж наш берег крутой иль пологий?!
братец, а ну, подсоби
нам: в беспомощном рокотаньи клеста,
сусальным воплем залившегося
где-то на пороге «сейчас» и «вечности»,
где пряха сидит в ладье,
покрывшись льняным/эфемерным платьицем,
словно старик, нагнавший овец под утро,
стоящий у камня на перепутье, идентично
данному – между «вчера» и «завтра»,
когда он, ещё молодой, был осёдлан девой
и унесён бегом неистовым в непроходимую
чащу, отобравши тем самым сладость будто
у самого себя,
дабы яблоня та не иссохлась в смехе хрисиппа
от расслоения аорты и кровотечения,
как в столетие раз бывает, – а разве
кто откажет в помощи ма-те-ри?
***
белые гольфики с рюшами –
пиццикато берёз в папахах,
незыблемо-растворённое
в честно-влажных фианитиках
поглаживание по плечу —
лежание на паперти хмеля,
или
гелиоцентрическая коперника
лицо с мазком меланина —
ягодное согрешение,
рассыпающееся
в янтарный жезл
единичные годы –
х л е б – коннотация плоти –
а в нём: наковальни природа
двояковогнутая –
домашнее усердие
противительного союза —
вина всё старше — ответ
на твоё «з а ч е м ?»
мошка драконья
молится
в саду гефсиманском, раскрывая
и м я
штапеля со вставками из малахита,
одномоментно кормя каждого
ложкой чайной из своей
г р у д и
(хлорки одуряющим запахом)
считалочка для отгадки с нулевого раза
кач-кач (молк-молч) – скачу
по скученности зубов:
< игра в постановке «сын»/
нуар в антрепризе «дочь» >
коленный фаянс – разбит
о пиалу бетона
сметана – подсказка сливок,
скол блюдца – яблокам поле.
плак-плач – палач,
и снова
классика ре-
портажа:
сепарация – просто с-
пасибо,
ну а я — пойду
восвояси.
***
Нитью шерстяной меж несмоченных зубов
открылся опротивевший шутовской рот.
В нём сидит на ветке бабочка, чей полёт
застыл в синих ожиданьях небесных вод.
Элемент внутри-иронии грубых помет
стилистически выверенных, или /бред/:
ложка сока чёрной редьки, да мёд пропал —
оправдаться бы: «случайно, то был форшлаг».
То не сукровицей писано — Солнце-высь,
точно ихором настукано: «Потянись!»
А синюшная-то бабочка с ветки-нет
размалюет своё поле в акации цвет.
А настанет веха выпорхнуть — вот те раз:
вот почудилось, как ниточка поднялась.
А хвататься было незачем. В эту песнь
та вступает только с мыслью, мол, Я — есть.
всё неймётся свербящему благовонию,
будто яблоне, что ощенилась момент тому
в полотнище поля маков, кажется, —
так говорили ушкуйники, плывшие мимо
некогда: мол, бечевой присобачили да
ушли в гомерический хохот с щетиной рыжей —
ха-ха-а-а! где ж наш берег крутой иль пологий?!
братец, а ну, подсоби
нам: в беспомощном рокотаньи клеста,
сусальным воплем залившегося
где-то на пороге «сейчас» и «вечности»,
где пряха сидит в ладье,
покрывшись льняным/эфемерным платьицем,
словно старик, нагнавший овец под утро,
стоящий у камня на перепутье, идентично
данному – между «вчера» и «завтра»,
когда он, ещё молодой, был осёдлан девой
и унесён бегом неистовым в непроходимую
чащу, отобравши тем самым сладость будто
у самого себя,
дабы яблоня та не иссохлась в смехе хрисиппа
от расслоения аорты и кровотечения,
как в столетие раз бывает, – а разве
кто откажет в помощи ма-те-ри?
***
белые гольфики с рюшами –
пиццикато берёз в папахах,
незыблемо-растворённое
в честно-влажных фианитиках
поглаживание по плечу —
лежание на паперти хмеля,
или
гелиоцентрическая коперника
лицо с мазком меланина —
ягодное согрешение,
рассыпающееся
в янтарный жезл
единичные годы –
х л е б – коннотация плоти –
а в нём: наковальни природа
двояковогнутая –
домашнее усердие
противительного союза —
вина всё старше — ответ
на твоё «з а ч е м ?»
мошка драконья
молится
в саду гефсиманском, раскрывая
и м я
штапеля со вставками из малахита,
одномоментно кормя каждого
ложкой чайной из своей
г р у д и
(хлорки одуряющим запахом)
считалочка для отгадки с нулевого раза
кач-кач (молк-молч) – скачу
по скученности зубов:
< игра в постановке «сын»/
нуар в антрепризе «дочь» >
коленный фаянс – разбит
о пиалу бетона
сметана – подсказка сливок,
скол блюдца – яблокам поле.
плак-плач – палач,
и снова
классика ре-
портажа:
сепарация – просто с-
пасибо,
ну а я — пойду
восвояси.
***
Нитью шерстяной меж несмоченных зубов
открылся опротивевший шутовской рот.
В нём сидит на ветке бабочка, чей полёт
застыл в синих ожиданьях небесных вод.
Элемент внутри-иронии грубых помет
стилистически выверенных, или /бред/:
ложка сока чёрной редьки, да мёд пропал —
оправдаться бы: «случайно, то был форшлаг».
То не сукровицей писано — Солнце-высь,
точно ихором настукано: «Потянись!»
А синюшная-то бабочка с ветки-нет
размалюет своё поле в акации цвет.
А настанет веха выпорхнуть — вот те раз:
вот почудилось, как ниточка поднялась.
А хвататься было незачем. В эту песнь
та вступает только с мыслью, мол, Я — есть.
