***

Здание в дельте дорог. Серебристая тень. Он усомнился. Сны рассыпаются на тысячи зеркал, и каждое из них показывает что-то, чего никто не видел. Кварц, янтарь, переливающиеся волны света, разбегающиеся, сталкивающиеся, исчезающие. В отражениях — глаза, ресницы, веко, медленное закрытие. Последний вздох, который никто не слышит, некому слышать.

За окном — только белый тюль, трепещущий в воздухе. И за ним — ничего.

Здание в дельте потоков, серая тень. Он спит. Началась работа. Я пробую сделать сон резче, но он только рассыпается, как песок сквозь пальцы. Вот. Глаза открываются, но не мои. Глазницы заполнены белым шумом. Я снова вижу отражение в мутном стекле, но там не я. Две тени держат друг друга за руки, и одна из них — тень моей тени. Так можно достаточно долго.

В комнате пахнет гарью, хотя огня не было. Я прохожу по коридору, где стены гладкие, как кожа, поднимаюсь по лестнице, которая ломается под моими шагами. Гравитация перестает работать, и я лечу, но не вверх, а вбок, в раскалённое белое пространство, где глаза открываются снова. Только теперь их больше, чем должно быть. Они смотрят на меня из стен, из пола, из моей собственной руки.

В комнате пахнет гарью, хотя огня не было. Я вижу записку: «Ты был здесь раньше». На улицах горят фонари, и их свет течет, как жидкость, стекая по стенам. Машины стоят, но водительских мест в них нет. В одной из них — мое отражение, но оно моргает не в такт. Я отворачиваюсь, и вдруг понимаю, что нахожусь внутри зеркала.

В комнате пахнет гарью, хотя огня не было. Ты был здесь раньше. Отель — бесконечный, переливчатый, текучий. Я не иду по нему — он движется сквозь меня, перетекает, обволакивает. Нет ни стен, ни пола, ни границ, только рябь света и теней, свивающаяся в зыбкие очертания комнат. Ничто здесь не остается постоянным: лестницы изгибаются в спирали, доски стен то срастаются, то растворяются в липкой тьме. Лестницы и коридоры ползут, как живые, стены и полы мерцают, текут, сбрасывая форму, перерождаясь.

Существа, бесформенные и алчные, грызут путь сквозь двери, хохоча визгливыми голосами. Они взбираются на бешеные лестницы, качаются в сплетении шатких арок. А потолок… Еще мгновение назад чистый, теперь он усеян извивающимися лентами и горящими гирляндами. А среди них, с ленивым величием, ползут двухметровые черви, их глаза горят, как маяки в ночи.

Потом — комната. Ее не должно быть, но она есть. В комнате пахнет гарью, хотя огня не было. Я вижу этот кошмар глазами другого. Он знает это место, и место знает его, принимает, как часть себя. Мы скользим по изгибающемуся полу, минуем фигуры, которые одновременно здесь и нигде. Они смотрят, они исчезают, они размываются в потоке. Чужая голова, чужое тело, но движения — мои. Юноша пробирается наружу, лавирует между призраками, избегает зыбких, наполненных лиловым гноем провалов в полу. Он идет быстро, почти привычно — как человек, давно ужившийся с безумием.

Естественная маскировка гниением. «Ты был здесь раньше». Проходя мимо дома, можно увидеть силуэт – он подметает время, растворяя пыль перекрестков. Машины тают на проспектах, улыбки застынут в цементе. Здесь все проболело, все сгнило, здание навеки заморожено, его подвалы – как лунная поверхность, но в нем пульсирует что-то. Когда же закончат гореть эти старые буквы.

Здание в дельте зеркал. Он заболел. Тихая улица, колодец детства. Серебристые буквы на старом пергаменте рук. Коридор вдруг исчезает. Мы оказываемся в зеркальной комнате — замкнутой, бесконечной. Стекло со всех сторон, даже снизу и сверху, отражения множатся, путают перспективу. Здесь нет стен, только отражения, повторяющие друг друга до бесконечности. Внизу – зеркало. Вверху – зеркало. Впереди – я сам, и еще я, и еще, бесконечно. Смотрю, как вращаются и перетекают зеркала вокруг меня, лишенные отражений, словно присматриваются.

И тогда я касаюсь самого большого из них. Его поверхность поддается, прогибается, как тонкая мембрана, как натянутая пленка, как чья-то кожа. Я ощущаю, как материя колеблется под ладонями, как ее холод медленно проникает внутрь, замирая в костях. Это не стекло. Это граница.


***

На улицах. Они полупрозрачны, они бесчисленны, они накладываются друг на друга, как фантомные слои на пленке. Они не светятся, но они здесь. Они здесь. Их вызвали, их вытолкнули из сна, их согнало на площади нечто большее. И вот они поднимают головы. Все сразу. В резком одновременном движении. Облака рвутся.

Изливается дождь, но не касается земли. Они смотрят, они исчезают, они размываются в потоке. Осколки янтаря в сухих ручьях. Мир замер, мир изгибается, мир стекает по наклонной плоскости, как серебро, как вода, которой уже нет. Я падаю сквозь глянцевую толщу, сквозь пространство, что сворачивается в спираль, в кольцо, в водоворот теней. Вдали мерцают Город и улицы, залитые золотым сиянием. Их лица бледны и прозрачны, как наложенные друг на друга негативы.

Небо рвется. Потоки света, волна воды, распадающийся отель. Мир схлопывается, зеркало трескается, но я уже не уверен, было ли оно вообще. Я открываю глаза. Но, возможно, это снова сон.


***

Попытки поймать потоки. На горизонте сгущался свет, но вместо солнца там висело что-то другое — что-то, что колебалось, словно дыхание. Река, что текла сквозь пески, оставляла за собой лишь соль. Ее тело растекалось в бликах, ломалось на искры, проваливалось в шепот, который никто не мог разобрать. Голоса песка, синева над пустыней, шум волн, морская кровь, золото страсти, охристая пыль и отражение солнца в тысячах капель.

Свет и шум. Тонны света, вспышки, скрежет. Гром в свете янтаря, одновременно родной и чужой, пробивается через черные углы, кричит в глаза, давит изнутри. «Это твое Я», — шепчет кто-то, но кто-то другой смеется, и смех этот похож на сверкающие лезвия сквозь тополиные листья, сквозь зеркала в пустоте.

В глубине земли — золото. В крови воды — серебро. Свет солнечный, свет разорванный, падающий, превращающийся в янтарные россыпи, в мгновения, застывшие, как смола, в глазах умирающих. И тот, кто смотрит, уже не различает, где границы вещей. Пирамиды из кварца, призрачные ратуши, лунные подвалы, где время ходит само по себе, не замечая тех, кто пытается заглянуть в его глаза.

Мидона, дочь солнца, мерцает в ржавчине листвы, в отражениях фонарей, в провалах между ветками. Где нет больше облаков, а лишь засеянные голубыми камнями пашни. Глаза нарисованы в небе, мигают в пустоте, ресницы их дрожат на краю сверкающего бардо. Дождь огненный, град солнц мерцает в руинах старого замка. Призрак мученицы в древнем вязе покачивается, посылая знаки — кому нужно, от кого нужно.


***

Небо, которое на самом деле не небо, а просто натянутый холст. За ним — пустота, а перед ним — движущиеся машины, медленные, как сонные рыбы. Чьи-то руки сжимаются в воздухе, пытаясь удержать ветер, но он проходит сквозь пальцы, как вода, как тени, как ничего.

Голоса. Они звенят в пустоте между ветками. Хрупкие птицы, посланники из забытых мест, они выстукивают клювами знаки на стекле. Но стекло — это просто поверхность, за которой ничего нет. Или есть? Размытые тени расползаются, каплями стекают в песок, но песок не пьет их, не забирает. Он рассыпается дальше, рассыпается внутрь, пока не остается только холодное эхо.

Та тихая улица, на которой всего через семь шагов истаивал и исчезал любой звук. Сетка теней на фасеточном камне глубокого сна. Деревья спали и видели новый мир. На краю улицы начиналась стройка, как напоминание, что они доберутся до каждого из нас, пока все сны и мечты не будут замощены унисонной дешевой плиткой, сковывающей любое чувство. Урожай звезд в вечном колодце детства. Нас нет и смерти нет. Утренние прозрения. Здание в дельте дорог. Тонкий шелк холодных воспоминаний, тихая улица, сияние звезд в ночном парке. Разговоры и свет фонарей над листвой. Все это будет всегда — как-нибудь.