СТОЛП

На стержень наматывая белую простыню,
надеюсь – создам что-нибудь этакое,
что обязательно полюблю,
а слюбится – стерпится, и не спится,
накрыться бы белым и волокнистым,
но тратится всё на незыблемую фигню,
скульптуру, которой в опочивальне не место...

Она всё стоит и трепещет,
и источает блеск,
в тусклой летней ночи неистово блещет
умом, который сродни
разуму антропоморфных существ,
и слышится мне
от детища моего
послание-гул:
делай, что хочешь!
Но я не могу,
только всё время хочу,
вечно хочу, но ни гу-гу,
всё лепечу:
Господи, дай...
Что-нибудь дай,
многого не прошу,
лишь трепещу...
Молчит истукан:

только лишь
на остове деревянном
из припухлости малой --
почки набухшей ли? --
проступает сквозь простынь
вздернутый носик листа...

***

В одиночестве да не в обиде
с вестниками сонного паралича
поживу как есть
в улиточном диакосмосе:
по документам теперь –
это мои дом и тюрьма.

Слизняк, нашедший свой панцирь,
тебе не к лицу усталость от прожитых лет.
Окстись и не парься:
в комнату из стекла
пробиваются первые лучи солнца;
на табурете –
сгорбленный массивный человек
с лоснящейся от пота кожей
наговаривает на диктофон:

Во сне я видел улитку,
ползущую
по заточенной кромке
кухонного ножа.

***

Умный дом –
что приплюснутый полый шар, –
вертится
вокруг прожектора размерами в гору,
а на горе сидит гуру
со вздутым животом,
лоснящимся на монохроматическом свету.

Таков тут свет,
выхватывающий из придорожной пустоты
неподвижную антропоморфную фигуру
в пустом окне... дом
умнее своего обитателя:
по мере вращения
вокруг пузатого каменного отшельника
сменяются фазы;
издашь фразу –
получишь результат:
включится свет – это день, –
нагреется плитка,
закипит в чайнике вода;
неподвижный андроид включится,
воскликнет "Вот это да";
день сменится ночью,
дом сорвется с орбиты
и улетит...

***

Он и не заметил, как стал прекрасным,
гладким, лоснящимся и атласным,
гадким, как утёнок,
хорошеньким, как кутёнок,
зверем махоньким,
щерящимся,
плывущим
по волнам расходящимся
и растущим
до размеров самых высоких гор, –
только нету силы какой другой
разрешить зачинающийся спор:
сам же он достиг
высотного дома,
что венчал эпицентр
спального района;
сам достиг, но не смог
ничего другого,
как развеяться по́ ветру
подобру-поздорову.

***

Что ел ты каждый день? –
спрессованный канцероген,
как сорокинскую норму?..

Одетый в униформу
офицера НКВД,
ты играл в свои излюбленные
ролевые игры
с петербургскими кокотками
в доходных домах на Невском, –

о сластолюбец – плётка с бубенцами,
наручники, противогаз
всегда наготове – твоё
прокуренное сердце
не отзывалось на предупреждения Лотреамона,

а ведь публичные чтения в салонах
у мадам как её там
не прошли даром:

ты сам пришёл и всё арестовал
и надышал кислым перегаром,

а после нашли тебя там,
на квартире той самой мадам,
с опухолью размером с дыню,
но мёртвые сраму не имут.

ПОРТРЕТ КАССИРШИ В КИНОТЕАТРЕ

J.S. Bach, Matthäuspassion, Ernarne dich

Он ничем не насытится – разум,
прибитый к земле, и я не увижу
ничьих тёплых глаз при жизни

наглядной, как остановленный кадр:
на берегу не остывающих вод
она стояла, её пурпурный хитон

противоборствовал волнам и ветру;
именно тогда я стал писать в воздухе
жестом без движения, вещью без сути,

словами без букв, горем без смысла,
криком без звука, кровью из горла,
бросил в бессилии холст в песок

и ушёл вдоль пирса, вытирая клоком
салфетки скупую слезу; именно тогда
я присвоил себе чужие слова:

красота – мучительное право...

***

В весеннем есть первоначалии
то нечто, что чудит и коротит:
то самое, к примеру, обострение,
что мартовскими кошками саднит

прокуренное сердце сластолюбца –
он любит кофе с мёдом и табак,
любовь, дающуюся даром и за деньги,
а лучше – за пятак

из мельхиора, никеля и стали;
что не к добру – то к ночи даст добро,
когда, подброшенный с большого пальца,
грошовый повод встанет на ребро...

***

Когда в девичестве я спелою была,
как фрукт какой, тропический и сладкий,
мне нравились души моей повадки
и зайчик солнечный на скатерти... В столах
хранили мы столовые приборы,
бери, что хочешь – вилку или нож,
разрежешь меня наголо – не трожь
единственную косточку, которой
миндальный вкус заставит сморщить нос.
Таков мой план, а, может быть, причуды
моей нечеловеческой природы:
ты всё равно положишь на поднос,
расписанный под Гжель, меня, нагую,
дающую на солнце мягкий блик.
Возможно, зайчик солнечный привык
покоиться на мне, но зачастую
так сильно припекает на трюмо,
что невозможно вытерпеть и часа,
пока ты в подражание Пикассо
напишешь свой незрелый натюрморт.