Рассказ

В ночь с пятницы на субботу шел снег. Миша знает об этом, потому что ближе к двенадцати ему понадобилась зарядка для телефона, и он нашел ее только на подоконнике – она лежала там на боку, похожая на дохлую белую мышку. Провод, как хвост, свисал почти до пола.
Прежде чем отойти от подоконника и снова залезть в кровать, Миша, держа телефон с потускневшим экраном в одной руке, а зарядное устройство в другой, ненадолго засмотрелся на снегопад. Белые хлопья валились вертикально. За окном, выходившим на лес, было темно. И от вида снега, бесшумно катящегося сверху вниз в свете ночника, воткнутого в розетку за спиной Миши, почему-то кружилась голова.
Совсем не то теперь. Утром. Когда Миша просыпается, шторы светятся от солнца, а ночник горит тускло, как свечка, и вроде бы только нагоняет темноты. Миша подбегает к окну, смотрит, как все поменялось, пока он спал.
С высоты пятого этажа он видит свежие следы лыж, автомобильную колею, ведущую в лесопарк, в сторону садового товарищества неподалеку, дорожки, протоптанные до помойки. В контейнерах уже краснеют, синеют, белеют, наполненные свежим мусором фирменные пакеты из ближайших магазинов.
Мама ушла на работу, но папа дома, и неизвестно: спит еще или нет. Поэтому Миша на всякий случай шумно чистит зубы, плещет водой на лицо, вроде как умылся. Хочется на улицу, только неизвестно зачем. Но каждая прогулка почти всегда такая. Вроде бы вышел слоняться, а там одно, другое, и вот уже звонят из дома и спрашивают, где он бродит — на улице темнеет.
Миша идет на кухню и ставит в микроволновку вчерашние сырники, садится на столешницу гарнитура и задумчиво болтает ногами. На звуки бытовой техники приходит сонный, помятый и лохматый папа, зевает изо всех сил, стряхивает Мишу с его места и включает кофемашину.
— Пойдем на горку? — спрашивает его Миша.
— Да у меня там это еще…— морщится папа, сдерживая очередной зевок.
Это означает, что папа, пусть и находится дома, будет занят очередным проектом, или недоделанной халтурой.
Через пару минут они сидят за кухонным столом напротив друг друга, папа пьет кофе, Миша завтракает. Оба поглядывают друг на друга. Миша в который раз пытается прочитать мамино имя в татуировке на папином предплечье, папа одной рукой держит чашечку, в другой у него телефон, в котором он что-то равнодушно листает.
— В парикмахерскую сходить не хочешь? — спрашивает наконец папа.
«А ты не хочешь?», — мысленно шутит Миша, и папа угадывает его мысль.
— Завтра в обязательном порядке туда сползаем, — говорит папа и с удовольствием чешет щетину под подбородком. — А то уже вторую неделю мама нас туда спроваживает, и все что-то не может спровадить.
— Можно я тогда схожу погуляю? — говорит Миша.
— Да без проблем. Только давай недалеко.
Никогда Миша не уходит далеко, ни разу не было такого, чтобы его потеряли. Никогда он не забывал дома телефон, ни разу не было так, чтобы он не отвечал на звонок, но стоит собраться на улицу, родители каждый раз предостерегают, проверяют, боятся. Особенно неприятно, когда это происходит при друзьях. Прямо стыдища.
Папа спрашивает у колонки про погоду. На улице -5. Услышав это, папа как бы приценивается к Мише и замечает:
— Потеплело. Но все равно, как вчера оденься.
— Жарко будет, — спорит Миша.
— Жарко – не холодно, — говорит папа с бабушкиной интонацией.
Размышляя, что шарф и кофту можно попытаться оставить дома, Миша моет за собой тарелку и кружку. Он надеется, что папа уйдет в душ, пока Миша возится с посудой, или пойдет работать, но папа, хоть и смотрит в телефон, то и дело бросает взгляд на сына, тащится за ним в его комнату, смотрит, как тот одевается.
— Теплые штаны еще, — отвлекается он от телефона и останавливает Мишу на пороге.
— Да блин! — вспыхивает Миша. — Я сейчас вообще никуда не пойду!
— Да ради бога! — щедро улыбается папа и продолжает лыбиться, пока Миша запихивает себя внутрь тесных, стреляющих искрами шерстяных штанов, сердито топает в прихожую, напяливает комбинезон, в два шага влезает в ботинки, наматывает шарф.
— А ты вчера носки в стиралку бросил? — спрашивает папа.
Миша недовольно шипит и начинает вылезать из ботинок, но папа останавливает его:
— Да пофиг! Бублик не забудь.
— А я не кататься…
— А что тогда?
Миша пожимает плечами, не в силах объяснить:
— Просто похожу…
Видимо, папа уже занят своими мыслями, когда Миша, уже успевший вспотеть, когда одевался, вываливается в подъезд. Замок за его спиной проворачивается два раза. Миша жмет кнопку лифта и снимает шапку, пытаясь услышать – едет ли к нему кабина. Внизу что-то вроде грохочет, но это может быть и чей-нибудь переезд и звук загружаемых в лифт вещей. Что-то скрежещет, Миша думает, не пойти ли пешком, но тут двери открываются, в лифте стоят сразу четыре соседа (а точнее, вперемешку соседи и соседки), они чуть вдавливаются внутрь, давая Мише место, тот заходит внутрь и оказывается между желтым ранцем курьера и коньками. Он чувствует, что взрослые с любопытством смотрят на его макушку, но сам глаза не поднимает, первым выскакивает наружу на первом этаже, торопливо напяливает шапку, жмет кнопку магнитного замка, ударяет плечом и зажмуривается от яркого света, к которому вроде бы успел привыкнуть, когда проснулся, но успел отвыкнуть, пока стоял на сумрачной лестничной площадке. От запаха свежего снега кружится голова, птиц не видно, но их голоса пробиваются к Мишиным ушам сквозь шапку. Он задирает голову, смотрит в небо, где нет ни облачка.
Рукавицы он надевает одним движением, просто сунув руки в карманы комбинезона, где эти рукавицы и находятся, на ходу загребает со скамейки у крыльца и лепит снежок. От снежка хочется откусить, но Миша сдерживается, бросает его в ствол рябины и не попадает.
Первым делом от отправляется к тропинке, по которой всякие пенсионеры и сумасшедшие люди ходят за водой на родник. Всего за утро дорожка уже основательно протоптана среди сосен. Кора у деревьев мокрая, и можно подумать, что под этим солнцем сосны собираются растаять раньше, чем сугробы.
Миша находит место поровнее и попросторнее и вытаптывает в снегу первую букву своего имени, которая по совместительству еще и первая буква маминого имени. Миша прикидывает, хватит ли ему места для слов «Маша» или «мама», при этом счастливо отпыхивается, хотя вовсе и не устал. Он замечает, что с одной из сосен за ним наблюдает ворона. Она смотрит, заинтересованно склонив голову. Но с тем же любопытством она провожает взглядом и мужчину, волокущего за собой санки с двумя бидонами воды.
Миша вспоминает, что на горке неподалеку отсюда дети из дворового клуба нарядили елку, и ему хочется проверить, сколько самодельных игрушек пережили два месяца зимы. Раздвигая коленями снег, он торит тропинку в сторону новогоднего дерева, кряхтит и радуется, что дом недалеко, что сейчас день, чуть ли не самое его начало, а каково было бы оказаться в тайге и идти так по морозу и темноте? Даже подумать страшно. Миша случайно посмотрел несколько роликов про перевал Дятлова, именно поэтому голову лезут такие мрачные размышления.
В итоге он спотыкается и падает прямо лицом в снег, он выставляет руки вперед, но они проваливаются куда-то глубоко, Миша ворочается, выбираясь, отплевывается и смеется, сразу же забыв о погибших туристов, ведь сам он не погиб, и сквозь ветки видно, как блестит окно его комнаты, а сквозь этот блеск пробивается желтизна задвинутых штор. Миша сидит, вытирая лицо концом шарфа, вынутого из ворота расстегнутого комбинезона, мимо него ведут золотистого ретривера, который тоже зарывается с головой в снег, только не случайно, как Миша, а вполне сознательно. Мужчина и женщина тащат два снегоката и на каждом по маленькой девочке. Мужчина сурово курит, женщина пьет из картонного стаканчика с пластмассовой крышечкой. Девочки не курят и не пьют, а держатся за рукоятки рулей.
Кряхтя, Миша поднимается, застегивается, продолжает путь до елки.
Та растеряла часть своих игрушек и дождика, зато отбрасывает синюю тень, вокруг все в мелких искрах, да и на ветках лежат искрящиеся шапки, или подушки, или как еще назвать то, чем облеплены еловые иголки. Но красиво. От слабого ветра крутится на нитке вырезанная из картона фигурка человечка с крыльями, который зачем-то дует в трубу или дудку. Фигурка обклеена какой-то радужной бумагой, поэтому взблескивает при каждом повороте. Чуть выше болтается снеговичок, не плоский, как крылатый человек, а весь такой округлый, что называется 3 дэ. У него оранжевый носик, красные рукавички, красный же пояс. Фигурка смотрит на Мишу черными глазами, слегка раскисшими за столько дней на улице, и напоминает Мише грустного клоуна то ли из какой-то игры, то ли из какого-то фильма (вроде бы черно-белого).
Над снеговиком сидит красивая толстенькая птичка, очень яркая. Не синица, не снегирь, а что-то вроде воробья. Как только Миша обращает на нее внимание, она перелетает на ствол ближайшей сосны и принимается скакать по нему вверх-вниз, легко, как по тротуару или по дороге. Весело смотрит на Мишу, будто приглашая поиграть.
Миша осторожно приближается к ней, а она не улетает. Он снимает варежку и протягивает к ней руку, пробует погладить. Она сидит клювом книзу, вертит головой, разглядывая его ладонь. «Жаль, что нечем покормить», — в отчаянии думает Миша. Но птица, к удивлению Миши, позволяет дотронуться указательным до клюва, до головы.
Не от испуга, а просто так, отвлеченная чем-то, она стремительно срывается с места и улетает так стремительно, что Миша не видит, куда она направилась. Только слышит стремительной перьевое «фрррррр» - и птицы уже нет.
«Круто», — думает Миша. Это «круто» он даже в мыслях произносит шепотом, боясь вспугнуть ощущение чуда.
Ничего лучше сегодня уже произойти не может. Миша, улыбаясь, возвращается во двор, сидит на лавочке, идет в магазин, покупает воду, снова сидит на лавочке и пьет ее.
Соседка, вышедшая из подъезда, говорит вместо приветствия:
— Застудишь горло.
— Дак тепло, — тоже отвечает ей Миша вместо «здравствуйте».
И вот тут бы пойти себе домой, рассказать папе, а потом маме, как неплохо погулял, но что-то задерживает его на улице. И, получается, сам виноват, что залез в телефон и принялся играть. Показалось, что так веселее, чем в четырех стенах. И до поры до времени действительно вполне весело, а затем появляется ровесник — дворовый друг.
Миша ходит к нему в гости, друг ходит к Мише, они справляют дни рождения вместе, ходили в одну группу детского сада, но классы у них теперь разные. У Миши «б», у друга «а», это чуть-чуть отдаляет их, но самую малость. В школе они меньше друзья, чем во дворе.
На друге тоже комбинезон, шапка облеплена снегом, глаза горят весельем и азартом. И Миша думает, не пригласить ли друга домой, чтобы папе жизнь малиной не казалась, но тут друг, ерзая от непонятного Мише нетерпения, произносит:
— Смотри че.
И вытаскивает из нагрудного кармана мертвую птицу. Ту самую, что весела скакала по сосне.
— Такая тупая, капец.
(Не «капец», другое слово, но не суть).
Голова птицы болтается, как пуговица на единственной ниточке, глазки подернуты пленкой.
— Прямо в руки далась, — объясняет друг. — Ее бы любая кошка поймала, или собака. Или ворона.
Внутри Миши все холодеет. Он тихо интересуется:
— И куда ты ее теперь?
— Кошке и отдам, — говорит друг. — Пусть поиграет, наверно, пока родаков дома нет. Пошли ко мне, посмотрим?
Миша делает вид, что ему интересно, который час, смотрит в телефон и отвечает:
— Нет, мне сказали пылесосить и уроки делать.
— А! Ну пока! — вскакивает друг и на ходу запихивает птичку обратно в комбинезон.
В голове Миши пустота. Он чувствует, что его почему-то потряхивает.
Миша попеременно открывает замки многочисленных карманов и ищет там ключи, но никак не может найти, тогда он набирает номер своей квартиры на кнопках домофона. Задумчиво поднимается на пятый этаж, где папа уже стоит, приоткрыв дверь и шутит:
— Что-то ты рано сегодня. Я уж надеялся, что только через неделю увидимся.
Шутит-то шутит, но чувствует, что Миша не в духе по тому, как тот стаскивает с себя шапку еще на лестничной площадке, как садится на полку для обуви. Папа помогает Мише снять ботинки и сматывает с него шарф. Миша наполовину снимает с себя комбинезон и начинает плакать.
— Что случилось? — спрашивает папа серьезным, встревоженным голосом.
Миша, икая, рассказывает про птицу и про друга.
Папа не расстраивается вместе с Мишей, а наоборот – облегченно вздыхает несколько раз.
— Миха, ты неправ, — говорит он.
Миша удивленно поднимает глаза.
— Да, — кивает папа. — Этих птиц в лесу миллионы, если не миллиарды. Их там едят, они там замерзают без конца, дохнут от голода в невероятных количествах. И, действительно, любая кошка бы поймала эту птичку несчастную, если она так себя вела. Просто ты про них не знаешь, и тебе от этого легко. Тут, можно сказать, люди мрут, как мухи по всему белому свету. Тут зверей на мясо забивают целыми кучами. А ты, считай, собираешься с товарищем поссориться, которого всю жизнь знаешь, только потому что он так поступил. Это неправильно, знаешь ли. Ты еще маленький, он еще маленький, это, может быть, единственный некрасивый поступок в его жизни…
Но обиженный Миша раздевается и уходит к себе. Думает, хлопнуть дверью или нет. Не хлопает.
Однако, папа не отстает. Хочет слегка разбавить и продлить перерыв в работе воспитательной болтологией. Изголовье Мишиной кровати повернуто к выходу, Миша не видит отца, но понимает, что тот стоит, привалившись к косяку и пытается повторить то же самое, только, чтобы до Миши дошла его мысль:
— Тут ведь главное что? Вот ты как бы хороший сейчас, пожалел животинку, да. Это все так и должно быть, если ты не живодер, и я горжусь, что ты не живодер. Очень приятно осознавать, что ты такой растешь. Но это вот такой урок. Ты постарайся, чтобы в жизни не поступить, как он.
После таких слов Миша шевелится сердито смотрит на отца и снова отворачивается, демонстративно листая туда-сюда рабочий стол смартфона.
— Я серьезно! — возмущается папа чему-то. — Неважно, как другие поступают, смотри, как ты сам себя ведешь. Вот, например, сделал кому-то больно, и даже этого не заметил. Попробуй думать, что делаешь. Таких птичек за жизнь накапливается довольно много, а потом спохватываешься, и стыдища накатывает, а ничего поделать уже нельзя.
Миша ему не отвечает, и папа, вздохнув, на этот раз не с облегчением, а скорее, грустно, — удаляется на свою удаленную работу.
Вскоре возвращается мама. Она радуется наступившим выходным, она шумная, веселая, и ей хочется, чтобы вся семья стала такой же.
— Вы чего сидите по углам и дуетесь? — интересуется мама.
— Да ничего мы не дуемся, — отвечают папа и Миша, так что ей сразу становится понятно — они дуются.
Папа раскалывается первым:
— Да Мишлен пришел с прогулки в слезах. Меня чуть кондратий не хватил, а все оказалось в порядке, и я на радостях ему навалил базы. А сейчас прикидываю: по-моему, перегнул слегонца с моралью.
Он так громко пересказывает маме историю про товарища Миши и птичку, что Миша без труда слышит из своей комнаты. В пересказе папы поступок друга выглядит еще более тупорыло и дебильно.
— Ничего себе номер! — ужасается мама. — Такой, главное, мальчик миленький, а, оказывается, «Молчание ягнят» какое-то! Реально тру-крайм.
— У меня так одноклассник. Консерваторию закончил, а тут недавно выяснилось, что его посадили за то, что он жену и детей бил, — почему-то поддерживает ее папа. — И это ж надо постараться, чтобы сесть за такое дело. То есть, надо прямо выдающимся в подобном быть с нашим законодательством. А говорят, классическая музыка облагораживает.
— Что-то неохота сегодня готовить, давайте пиццу закажем, — говорит мама. — Помянем пернатое.
И жизнь идет своим чередом, а Миша продолжает дружить с мальчиком, убившим птицу, но уже не может смотреть на него, как раньше. Миша не хуже и не лучше него, просто немного другой. Где-то глубоко, чего раньше Миша не замечал, их мысли, видимо, не сходятся. Странно это чувствовать, но так оно и есть.