Глава 7

Арас (1915, 9 мая)

За несколько дней до кровавого спектакля специальным приказом нас уведомили об окончании траншейных боёв. Настало время начать полевые сражения; мы должны были "препоясать чресла" и гнать немцев дальше и дальше, так далеко, чтобы они наконец заорали: "Довольно!"
И вскоре мы приступили к приготовлениям. Чем дальше, тем настрой наш становился всё более напряжённым, серьёзным... более подавленным. Офицеры принялись говорить с нами по-доброму, завязывать дружеские беседы. Даже наказания стали гораздо мягче. Офицеры учили нас, как следует себя вести во время атаки, как использовать бинты и медикаменты, если нас ранят. А также – как поступить в случае, если попадём в плен к врагу.
Чем дальше, тем всё сильнее росло наше любопытство. То там, то тут возникали разные слухи, словно в течение сорока дней перед разрушением Иерусалимского Храма, разносились легенды и истории, одни - благоприятные, другие - нерадостные, вселявшие в нас страх.
Так, например, сталкивались мы с рассказами, которые слышали от знающих людей, что немцы знают заранее, что мы хотим их атаковать, и они уже готовы встретить нас с распростёртыми объятиями. Они приготовили множество орудий – пулеметов, пушек, револьверов и различных бомб, гранат, а также особые горючие, едкие, ядовитые газы, что, не успеем мы приблизиться к их проволочным заграждениям и траншеям – тут нам и пасть бездыханными. Некоторые видели листовки, которые немецкий аэроплан разбрасывал над нашей линией, где немцы предупреждали нас, что, если мы пойдём в атаку, нас ждёт страшный конец. Другие видели, как немцы отправляли из своих траншей собачку с запиской на шее, в которую была вложена немецкая пуля, где было написано, что, если мы рассчитываем, будто они не знают, что мы собираемся атаковать – то мы глубоко заблуждаемся! Они уже приготовили для нас огромную кучу пуль - примерно таких, какую принесла нам эта собачка на своём ошейнике. Ими-то они нас и встретят!
Такие и разные другие слухи передавались из уст в уста, от видавших это и слыхавших – так, что было уже не понять, откуда каждая такая байка берёт начало. И чем дальше – тем больше появлялись всё новые и новые истории, и они становились всё ужасней и кошмарней! Например, рассказывали, что офицер из артиллерии дезертировал к немцам, и поговаривали, что он, будучи шпионом, обязательно передаст немцам все наши планы; а ещё рассказывали, что один наблюдатель тоже дезертировал.
Но вскоре упаднический настрой прошёл, и ему на смену пришло ощущение уверенности; к нам пришли радостные новости, о том, что Италия объявит войну Германии и Австрии, как только мы начнем атаковать, и тогда победа нашей стороне будет обеспечена. Один офицер рассказал нам, что генерал нашего корпуса заявил: нам нечего бояться, он уверен, что нас ждёт великая победа. Во-первых, у нас более сильная артиллерия, чем у неприятеля, во-вторых, наша пехота лучше и проворнее, к тому же нас гораздо больше, чем немцев – четверо французов на одного немца. И мы покажем им, где раки зимуют. Этим и другими подобными рассказами нас кормили в лагере в последние дни перед атакой.

Приготовления

Тем временем приготовили госпитали, построенные из досок; длинные, огромные полевые госпитали с тысячей коек – с приёмной, перевязочной и прочим.
Нам раздали влажные маски, чтобы повязывать их на лицо для защиты рта и носа, на случай, если немцы применят ядовитые газы. Кроме того, каждый приготовил себе воду с мятными каплями, чтобы поддерживать себя во время ранения.
Всё вокруг погружалось в хаос. Все приготовления ложились на сердце тяжким грузом. Каждый погружался в себя, каждый пребывал в задумчивости, в озабоченности – тот думал о своей семье, о друзьях, иной подводил итог прожитой жизни, прочие просто страшились неизбежного. Некоторые передавали свои адреса «брекардье» – санитару, который выносит с поля боя раненых и убитых – чтобы он дал знать их семьям, знакомым и так далее, в случае, если с ними что-нибудь случится. Начались приготовления к смерти.
Тем временем пришли новые, свежие «телеграммы», что атаковать мы не пойдём, а пойдут только французские полки, которые прибудут сюда специально, чтоб пойти в атаку, потому что как можно на нас положиться, на никуда не годных добровольцев? Для этого нужны хорошо вымуштрованные, бесстрашные солдаты, которые рвутся в самое пекло как на танцы... Но пришла депеша, что один офицер сбежал и передаст немцам все наши планы, поэтому атака не состоится вообще. После бесконечной спешки и сборов жёсткий приказ был красноречивее всех сплетен и слухов.

***

Каждый вечер перед закатом в чистом поле позади лагеря собиралась небольшая группа солдат, чтобы излить душу в горячих и страстных, тихих молитвах... и в грустном пении. Пение, идущее из переполненных горечью, опечаленных сердец, сливалось с пением птиц. И казалось, всё вокруг соединяется в общем хоре, поющем гимн солнцу, которое они видят, возможно, в последний раз, небу с его великолепными красками, земле, всему белому свету, который так прекрасен, наполнен жизнью и светом! И далеко, очень далеко, тянулся этот напев, а вдали откликался глас Божий и соединялся с человечьим напевом.
Вся природа подпевала – травы, леса, холмы, которые смотрели издали вместе с водами, в которых так волшебно отражалось солнце. И сумерках кружились таинственные бледные тени. Неупокоенные души, трепеща, парили в воздухе и рассказывали страшные вести, но пространство и вечность остались по-прежнему под покровом тайны.
Каждый из нас чувствовал, что его вот-вот вырвут из большого, радостного и светлого мира, и от этого пение становилось сильнее, ярче, слаще, протяжнее. В каждой песне было так много чувства, веры и любви, что не хотелось прерываться. Одновременно с пением начинали плясать. Все ноги приподнимались над травой, и, чем дальше, тем быстрее и резче становился танец, и воодушевление наконец заходило так далеко, что в один прекрасный момент мы вообще забыли, где находимся. Мы не слышали грохота пушек, который гремел без остановки, и не замечали ни госпитальных коек, которые уже приготовили для нас, ни глубоких могил, открытых могильных ям, которые уже приготовились нас проглотить. Мы забывали обо всём, совсем не думали о дорогих и близких, которые будут оплакивать нас не переставая. Взгляд каждого из нас был направлен в бесконечную даль, и на краю горизонта каждый видел, как воплощаются его «мечты», а танцы и пение продолжались.
Это была пляска смерти; каждый увидел смерть, она стояла за спиной соседа и смеялась.
Вечером перед шаббатом 8-го мая, мы собрались в последний раз. Мы пели и плясали больше, чем обычно. Настрой был и возбуждённым, и подавленным. Наконец произошли трогательные сцены: друг прощался с другом, обнимался, целовался, и тихо, без слов, со слезами на глазах – расставался.
Ночь раскинула по земле своё тёмное покрывало, а мы всё ещё стояли вместе: каждый чувствовал, что это в последний раз, в последний раз, когда мы видимся – и потому нам было так тяжело расстаться. На так называемую «перекличку» мы уже давно опоздали. Но какой был смысл в «построении», если мы шли умирать? Воздавать почести смерти – ещё большее преступление. Напоследок мы ещё спели прощальный марш и каждый из нас побрёл спать в свою палатку.
9-го мая 1915 года, около полуночи наш сон прервали... Нас схватили со всеми пожитками и отправили «на Голгофу». Когда мы подошли к окопам на передовой, солнце уже вовсю совершало свой утренний променад. Но это продолжалось недолго; его свет потускнел в чёрных клубах пушечного дыма. Воздух задохнулся от пороха и ядовитых газов. Треск и грохот сделались громче и мощнее. Огненные облака разрывали землю на части, оставляя за собой глубокие воронки. Вокруг творился настоящий ад. Люди становились дикими, сумасшедшими. Глядя безумными глазами перепуганных зверей, они жались друг к другу. Царил апокалиптический хаос.
И среди хаоса проносилось эхо отчётливого, громкого крика:
– En avant! Вперёд!